(Ты покоренная. .......Ты непокорная... ............Воздуха! ............ .Воздуха! ) Роберт Рождественский Расцветая. Снизойди валькирии в этот день на землю и те бы размякли от сиропного аромата цветущей вишни, заполонившего город. Жители разбрелись по улицам, одурманенные терпким воздухом, молодежь оккупировала скамейки, даже дикую кошку, сновавшую по площади никто не тронул и пальцем – город был опьянен и ленив. Ему всегда нравилось это время года – навязчивое ощущение перемен и возрождения, неосознанная крылатая радость, рвущаяся из сердца навстречу возвращающимся птицам. Ах, какая нынче весна… У трактира, как и повелось, толпа воскресных гуляк – отцы семейств, предвкушающие стаканчик – другой, степенные дамы в окружении озороватой ребятни, смешливые девчата и храбрящиеся парни. Двери питейного заведения сегодня распахнуты для каждого, все хотят видеть ее… Он по обыкновению занимает столик в центре зала, откуда лучше всего видно небольшую деревянную сцену, заказывает бутылку сограта и с наслаждением закуривает. Это - традиция, своего рода ритуал в ожидании ее выхода. Гул нетерпеливой публики всегда, как прелюдия ее триумфа; яркий свет, как предвестник томного полумрака - скоро погасят часть свечей, умолкнут голоса… Вот… Начинается… В затаившуюся тишину зала вливаются серебристые переливы струн, а затем появляется и она сама. Черты лица едва различимы, волосы ниспадающие локонами, по всей видимости, каштановые. Глаза, вероятно, зеленые – но с тем же успехом можно утверждать, что они голубые или серые… В общем-то, никого и не интересовал сей факт, как и форма ее носа или рта, все ее естество проявлялось в том, как она улыбалась… Улыбка зарождалась у самого уголка пунцовых губ, глаза зажигались озорным огнем, преображая ее лицо и излучая радость. Она достает небольшой бубен и начинает постукивать по нему самыми кончиками пальцев, пританцовывая. Многочисленные серебряные браслеты вторят ее движениям легким звоном, невесомая полупрозрачная ткань обвивает каждый изгиб тела при очередном изящном повороте. Она скользит по сцене, то превращаясь в неистовый вихрь, то замирая, и тогда танцуют лишь пальцы на блестящем бубне. Все в этом зале принадлежат ей, все в этом зале хотят ее – от старика в дальнем углу, сжимающего свою трость, до юной девицы у входа, в кровь искусавшей губы. Она знает это, она танцует для каждого и ни для кого, она – вольная дочь цыган, от мановения руки которой замирают все посетители, словно зачарованные следя за каждым жестом. Но вот замолкают мандолины и она изящно кланяется, раздавая воздушные поцелуи под бурные овации. Легко спрыгивает и направляется к нему, загадочно улыбаясь. - Вам понравилось? – ее мелодичный голос прорывается сквозь тревожный звон в голове. Он поморгал, не в силах оторвать глаз от точеного тела, шелковистой кожи. - Вы великолепны, - наконец, удалось ему выдавить жалкое подобие комплимента. В ее зрачках он видел отражение самых потаенных страстей, казалось, она при всей своей плутовской красоте являла собой святейшее таинство женской природы. Узкие смуглые ладошки с тонкими пальчиками, которые так хотелось перецеловать один за одним, высокая грудь, вздымающаяся от прерывистого разгоряченного дыхания… - Вы хотите меня, святой отец? - насмешливо осведомилась цыганка, откидывая локон со лба. Анкан нервно сглотнул - стоило ли врать этой проницательной особе, когда его вожделение окутывало его, стягивало путы, не давая сделать глубокого вдоха. -Тогда вы не откажетесь подняться со мной наверх, не так ли? – прошептала она, склонившись, чуть прикусив ему мочку уха перед тем как отпрянуть, заливисто смеясь. Она поднималась по лестнице, не выпуская его руки, вела по темному коридору и он слышал, как позвякивают ее сережки. Наконец, легенько толкнула какую-то дверь и он очутился в просторной комнате с невероятных размеров кроватью. Его цыганка направилась к зеркалу, что-то напевая и стягивая тонкие браслеты с хрупких запястьев. Замерла, обернулась, приподняв изящно очерченные брови, - Ну, и? Анкан, затаив дыхание, шагнул к ней, сжал плечи, внимательно вглядываясь в бесовские глаза – он не мог понять как в ней могут сочетаться такая порочная женственность и такая наивность ребячливого взгляда. В омуте ее взора вспыхнуло немое согласие, обещание блаженства и тогда он потерял над собой контроль… Он любил ее с яростью зверя, заставляя вскрикивать и стонать, она впивалась коготками в его спину, но это только больше распаляло желание. Он прижимал ее к себе, как маленького ребенка, покрывал поцелуями каждый дюйм прекрасного тела, с ликованием чувствуя как трепещет каждая клеточка ее существа от прикосновений. Он осыпал смуглое личико нежными поцелуями, а она морщила носик и блаженно улыбалась. Он купался в ее страсти, упивался ее нежностью, погружался в бездну ее ласки… - Ты покоренная, ты непокорная… - пробормотал он ей в ухо, когда насытившись друг другом, они замерли в объятьях. Цыганка томно потянулась, поудобнее устраиваясь на его плече. Анкан вдыхал тонкий аромат полевых трав и цветов, что окутывал ее, легонько поглаживал обнаженное плечо, он благодарил Бога за тот день… - Анкан? – она посмотрела ему в глаза, в темноте зрачков искорками замерцала тревога. - Ам? - А ты Каори к бабушке отвел? - Уху, - пробормотал он. -Хорошо, - успокоено вздохнула цыганка, снова устраиваясь поудобнее. - Моя Февраль, - нежно позвал он. - Ам? - Я люблю тебя… -Уху, – зевнула девушка, - Я тебя. С годовщиной. - С годовщиной, любимая. Так вот. Он благодарил Бога за тот насквозь пропахший цветущей вишней день, когда под звон колоколов Пронтерского храма эта женщина согласилась стать его женой...
