Краткое предисловие к осмелившемуся сие творение прочесть. Это моя первая осторожная проба.Первая не только по миру Рагнарок Онлайн, но и вообще в области фика ._. Вдохновилась творчеством участников форума, захотелось и свою силушку попробовать. Посему - буду рада любым отзывам, только хоть мало-мальски содержательным и по сути дела - что, где, отчего не так,и почему автору сего опуса лучше прервать в самом начале свои литературные потуги. Поверьте, аргументированное недовольство гораздо больше травмирует тонкую душу зарвавшегося автора Большая просьба не ассоциировать главного персонажа этой истории с личностью автора. *** Сказание первое. О клинке, кресте и ангельской песне Звон разбивающихся о пол склянок. Стекло не выдерживает встречи с твердой поверхностью изношенного деревянного настила пола – разлетается мириадами сияющих осколков, которые разбегаются под стол, под старые башмаки матери, теряются в щелях между досками. Содержимое склянки – слабое красное зелье исцеления, темнея и наполняя комнату терпким ароматом алолиста, растекается по полу, среди осколков, с легким шипением. Теперь я знаю, что такое ужас. Мне страшно так, как не было никогда. Сердце сжимается, стучит в ушах кровь, кажется, все внутри меня сжалось, и сама я сжалась – под прилавком, замерев и боясь собственного дыхания. В маленькую щелку я вижу лишь башмаки матери и осколки битого стекла. Кажется, это аромат зелья дурманит сознание; все плывет перед глазами, и перехватывает дыхание. Я боюсь шевельнуться. Боюсь даже закрыть глаза. Хочется, чтобы все это было только сном. Так не должно быть, это несправедливо. Кого мы обидели? -Твои зелья дрянь, торговка! Весь твой товар, это рухлядь, что ты собирала на помойке! Как ты смеешь просить за него хоть какую-то плату?!- Низкий хрипловатый голос. Я боюсь его. В нем яд, желчь, злоба, злорадство. Ощущение собственной силы. Слышу неровное дыхание матери. Ей страшно, она знает, предчувствует что-то, но не желает в это верить. Голос ее предательски срывается. -Я никогда никого не обманывала. Уходите прочь! – Смех. Никогда не слышала такого смеха. Разве может он быть таким? Смех – это счастье. Смех – это радость… Смех пришельца – как довольный рык хищника, понимающего, что его добыче никуда не деться, и это пугающе ново. Удар меча о дерево. Полка медленно заваливается, склянки скользят по ней вниз, падают, падают, падают…Я вижу и слышу как мать, всхлипнув, делает шаг назад, вплотную прижимаясь к стойке. Я уже не вижу ее ботинок, зато вижу другие – большие, тяжелые, стальные, со шпорами. Осколки стекла хрустят под ними. Чувствую запах табака, давно не мытого тела, дешевого виски. -О нет, грязная девка. Мы заберем что есть здесь полезного, а такового немного. Яшкаешься с ворами? Торгуешь награбленным? Радуйся, что награбленное барахло послужит правому делу. Да и ты, быть может, на что-то еще сгодишься… - Я не понимала его слов. Но изменившаяся интонация голоса, холодный жуткий бархат, проскользнувший в нем, я прочувствовала безошибочно. Сердце забилось еще быстрее, к горлу подступил ком. Все мое тело сковало оцепенение, а душу захватил ужас. Мама, мамочка! Я слышу скрип его доспехов, когда он становится еще ближе. Чувствую мамин рывок-всхлип, резкий звук пощечины. Следующий за ним тяжелый удар. Я знаю, что мать отлетела в сторону, к стене, а он навис над ней, чувствую его ярость и торжество. Торжество сильного мужчины над слабой женщиной. -Твой муж сгинул в пустыне! Погребен в песках, с перерезанной глоткой! Некому защитить тебя, воровская шлюха! – Она плачет. Мой отец мертв? Я не верю словам его. Но чувствую, что она сдалась. Моя мать сдалась, она знает, что разбойник не врет. Отец не возвращался так давно, что я потеряла счет месяцам; но он часто пропадал по делам своей гильдии, мне не казалось это странным. Мой отец – самый сильный и самый ловкий, наверняка задержался на сложном задании… и пусть мама грустит о нем украдкой, думая, что я ничего не замечаю; а я прихожу ночами в их с отцом спальню – ибо чувствую всем своим существом, что в ее сердце поселились боль и отчаянье, и что ночная тьма и тишина не щадят ее в этом противостоянии – тихонько забираюсь на кровать, под одеяло, обхватываю ее ручками. Однажды она сказала мне, что по-настоящему влюбленные люди – половинки одного целого. Нужно им только повстречаться. Только вместе они существуют как единое целое, ибо так задумано Богами. И с того момента, как они встретятся, им становится невыносимо существовать друг без друга. Я понимала, я все понимала, и как могла, пыталась поддержать маму. Она гладила меня по волосам, усыпляя, улыбалась грустно, любовалась мной и тихо беззвучно смеялась, чуть вздрагивая – говорила, что ей так повезло, ведь я очень похожа именно на отца... А по ночам так же беззвучно плакала, не в силах заснуть или справиться со своей болью, и я уже не понимала, не понимала совсем, в чем дело; обнимала ее за шею, шептала горячо невинную детскую ложь, в которую сама уже почти верила – мне ангелочки во сне нашептали, наш отец уже идет к нам, в его сумке подарки, для меня – игрушечная мягкая кошка с зелеными глазками-пуговками, роскошная шелковая лента для тебя, моя мамочка... Зазвенит в очередной раз счастливо звоночек над дверью, ты обернешься, замрешь, побледнеешь, слабо улыбнешься, не в силах сдвинуться с места, не веря своему счастью. А папа подхватит тебя на руки, так легко-легко, и закружит по лавке, а ты будешь крепко-крепко обнимать его, боясь вновь отпустить. Будешь тихо плакать от радости и пережитого страха у него на плече, а он в очередной раз будет обещать, что никогда больше тебя не оставит ни на секунду… Теперь я знаю, что такое отчаянье. Мой мир рушится. Рыцарь рывком поднимает мать и тащит в дом. Она уже не сопротивляется. Даже не плачет. Безнадежность. Холод оцепенения внезапно разливается по венам жгучим огнем. Я сжимаю зубы. На табурете оставлены ножницы. Рядом со мной на полу – оказавшаяся более прочной банка с крепкой восточной приправой. Кажется, она пылилась на полке уже год – в здешних местах покупатели не жаловали столь экзотично острый вкус. Теперь я знаю, что такое ненависть. Он повернулся ко мне спиной. Взрослый мужчина, которому я едва достаю до локтя. Сидит на корточках, выкидывая из сундука вещи. Я не размышляю и не просчитываю. Я не умею наносить удары, и в моих руках нет достаточной силы. И шансов никаких нет, но это неважно. Наваливаюсь на него, ощущая себя крольчонком, повисшем на волке, размахиваюсь, наношу удар. Сбоку в шею, острием развернутых ножниц; чувствую, как внезапно легко расходится кожа и поддается плоть, ощущаю кровь, брызнувшую мне в лицо и залившую руки. Она теплая, живая, человеческая. Но разве это люди? Он стонет, дергается, а я пытаюсь вогнать лезвие еще глубже в шею, инстинктивно понимая, что силы моих рук и остроты ножниц недостаточно. Поздно. Он отшвыривает меня в сторону, я чувствую, как раскалывается от боли затылок, повстречавшись со стеной. Мой противник опомнился слишком быстро, навис надо мной зажимая одной рукой хлещущую кровь, а я, не успев прийти в себя, получаю новый удар, гораздо ощутимее первого. Стальной шип перчатки скользит по коже, и глаза заливает кровь. Теперь я знаю, что такое боль и вкус собственной крови. -Ах, ты маленькая дрянь…- Хрипит в ярости разбойник, поднимая меня одной рукой за платье, встряхивая, точно котенка. Я слышу его голос и чувствую этот невыносимый запах мужчины. По наитию, распахиваю ладонь ему в лицо, перец. Падаю на пол, а он чихает, шипит от рези в глазах и рушит очередную полку, инстинктивно отшатываясь к стене. Теперь я знаю, что малейшая медлительность подобна смерти. Вновь в моих руках ножницы. Вкладываю в удар всю силу и отчаянье, бью туда, куда могу дотянуться - колено неприятно хрустит, а разбойник падает, скованный болью, корчится на полу. Наношу удар в затылок. Качаясь, иду в дом, сжимая в ладони окровавленные ножницы. Ты не смеешь касаться моей матери, ублюдок. Ты умрешь. *** -Святой Отец, я согрешила. – Мои слова в тишине исповедальной комнаты звучат глухо и хрипло. Это не голос молодой девушки, и дело тут вряд ли в тональности и высоте звучания. Свою собственную боль я уже давно научилась заковывать в холодную сталь отрешенности, она меня не ранит, но беспокоит до глубины души моего духовника. Черт побери, святой отец, наверно, проклинает тот день, когда стал духовным наставником маленькой робкой девчушки, дочери торговки из бедного квартала, ангелочка с темными длинными хвостиками и небесной синевой в глазах. Меня приучила к вере мать, и эта зависимость – ниточка для больной души, от которой никак не освободиться. Я прибегала сюда сколько себя помнила – со слезами на глазах, судорожно комкая передничек, рассказывала тебе о своих детских страхах и горестях, ты терпеливо слушал меня, гладил по голове, а потом я слушала тебя. В твоих речах, проповедник, голос небес, бесконечный в своем спокойствии и умиротворении, всепрощающий и дающий надежду. Я мечтала однажды обрести это божественное просветление, но, видно, не судьба. Когда я однажды ранним утром пришла в церковь, с лицом, залитым кровью, в моих глазах не было больше небесных отблесков, в них горел болезненным пламенем лед. Лед сковал мою душу, проник в сердце, засев острыми леденящими осколками. И некому больше растопить этот лед, и осколков и ран на моем сердце все больше, как и боевых отметин на теле. Наверно, мою душу нельзя было спасти уже тогда. Тем нежным весенним утром я рассказала тебе, проповедник, что убила человека; рассказала с необычайной безжалостной детализацией и спокойствием. Потом я стала приходить чаще, и ты должен проклинать свою судьбу в такие дни. Быть может, ты молишься о спасении моей души? Брось, я давно смирилась. И я тоже служу воле Его, очищая этот никчемный мир от скверны, освобождая чужие души ценой своей собственной. На моей груди крест, моя рука тверда, и я давно забыла, что такое жалость. На моем еще юном теле достаточно шрамов, но меня это не беспокоит. Однажды я поклялась, что ни один мужчина не коснется меня, да в этом, наверно, и нужды-то не было. Жуткий шрам, полученный в самой первой моей схватке, пересекает левую сторону моего лица, рассекая бровь и щеку, до самой мочки уха. Кажется, эта темно-алая полоска судьбы печеркнула и мою жизнь с того самого момента. Хотя, знаешь, мне не о чем жалеть. Я стала сильной. А убивать, слыша в голове пение ангельского хора, совсем нетрудно. Проходит много времени, прежде я замолкаю. Святой отец молчит, и я слышу лишь его тихое дыхание за решеткой исповедальни. -Господь всемогущ и всепрощающ, дитя мое. Лишь впусти в свою душу раскаянье…- Что ты несешь, книжник. Легко говорить, если твой удел – молитвы в полутемной келье, да заблудшие души горожан – ребенка-воришки, стащившего палку колбасы у мясника, жены-изменщицы, которая каждый раз клянется, что совершила грех в последний раз, рвет на себе волосы а затем вновь, рыдая, приходит спасать свою душу? Молчание затягивается. -Мне нужно ваше благословение, Святой Отец. Я много времени посвятила битвам, верно служа своему ремеслу, достигая совершенства мастерства и непоколебимости духа, во славу имени Господа нашего. Я чувствую, что скоро достигну своего просветления. Я буду готова пройти весь путь с самого начала. Меня ждут трудности, пот, кровь и боль, испытания духа и тела, но я готова и я не отступлюсь от своей веры и своего служения Ему. Клянусь. - Он молчит, и я чувствую, но не понимаю его смятения. Не успел заметить, как девочка с хвостиками стала мастером своего сомнительно божественного промысла? -Я благословляю тебя, дитя мое. Да прибудет с тобой и Его благословение .Да не померкнет свет веры в сердце твоем … Аминь.- -Аминь!- Отзываюсь я и целую холодную безразличную сталь своего креста. *** Золотистые потоки солнечного света льются сквозь прорехи изумрудного лиственного свода, напоминая колонны, отчего сам лес кажется удивительным первозданным храмом. В кронах снуют и порхают с ветки на ветку птички, я слышу шелест их крыльев и веселый щебет, песнь во славу жизни, во славу тепла и начинающего вступать в свои права лета. Останавливаюсь, чтобы отпить воды из фляги. Я проделала долгий путь, так и не обнажив свой меч, что даже странно. Когда долго нет битвы, моими изощренными мучителями становятся чувства и воспоминания. Я их отгоняю, как надоедливых пчел, но они все равно меня жалят, распространяя яд, занимают разум, обретают силу во снах, лишая мое тело живительного отдыха. Я научилась терпеть терзания тела, физическая боль почти не имеет надо мной власти. Но никто не в силах вырвать из моей души отравленные стрелы воспоминаний. Эти земли считаются безопасными. Лес, поля, холмы, снова лес, переправы через реки. У меня с собой достаточно сухарей и вяленого мяса, чтобы не трогать здешнюю живность. Созданные Богом, как и люди, но неспособные ко греху, они имеют гораздо больше прав на жизнь. И все-таки, несмотря на то, что вероятность битвы незначительна, я не вылезаю из доспехов и не позволяю себе расслабиться. Эти латы – моя вторая кожа, кажется, уже что-то большее, чем просто защита от ударов оружия и когтей монстров, и расставаться с ней я не люблю. И, как я внезапно понимаю – а чутье за годы в статусе воина божьего, крестоносца, меня не подводит - не зря; ощущение опасности и близости битвы стучит в сознании, разливается по телу. Их было трое. Всего трое. Трое сильных мужчин с клинками и сжавшая в руках потрепанную книжонку молодая священница, маленькая, испуганная, загнанная, отчаявшаяся. Что, не помогло тебе Божье слово? Они окружили ее, они ухмыляются в полном сознании и торжестве своей победы и предвкушении скорого развлечения. В моем сознании подобно вспышке алого пламени проносятся воспоминания, я снова переживаю все чувства дня моей первой битвы с беспощадной остротой, это словно клинком по едва зажившей ране. Но я давно уже не маленькая и не слабая. Я сильная и не знаю пощады. Сердце сжимается и стучит быстрее, я чувствую, как горячее пламя ярости разливается от солнечного сплетения по всему телу, по рукам и ногам, делая меня еще сильнее. Тело уже жаждет безумного опьянения битвы, а клинок – крови. Заметила меня. Широко распахнула лиловые глаза, в которых отразилась надежда. Да, милая, повезло тебе сегодня, или Бог все-таки смилостивился, направив меня сюда. Подонки. Первый даже не успевает сообразить, что произошло, а мой меч уже врезается в его шею. Разбойник падает к ногам, пока вытягиваю меч, едва успеваю отразить удар второго. Удар, еще удар, выпад. Он не ожидал битвы, не ожидал такого напора от девушки. Ярость застилает мне глаза, и удары становятся все быстрее и неистовее, наконец я нахожу брешь в его защите, делаю обманный взмах, вдруг резко изменяя траекторию движения и отсекаю руку от локтя вместе с клинком. Слышу его крик, чувствую его горячую кровь на себе, словно в тумане ощущая боль в ноге, боль в районе лопатки, ровно в стыке меж пластинами лат. Лучник, черт бы тебя побрал, подожди своей очереди. Не перехожу к следующему, пока не кончу первого, и чихать я хотела на боль, раны я залечу потом, тело мое крепкое, и не такое переживет. Новые шрамы в моей личной коллекции, прямо на зависть любому мазохисту, Тор вас всех побери. Удар сверху наотмашь, длинная глубокая полоса через всю грудь, и никакой твой кожаный доспех тебя не спас. Слышу как через вату испуганные нашептывания проповедницы – чувствую, как новые силы вливаются в меня; защитная молитва дарит моему телу дополнительную крепость, которую хватает на пару новых стрел и то время, пока я доберусь до лучника. Дерево в споре со сталью не имеет шансов, и обломки лука летят к чертям собачьим. Ужас и мольба в глазах. Испугался? Не ожидал? Скольких ты уже убил и унизил, сволочь, уверенная в своей безнаказанности? Я спасу твою душу ценой своей, хоть ты и не оценишь. В ударе – вся сила, вся ярость, на задворках сознания – привычный шепот – «Господи, даруй этой душе упокоение »- и хруст ломаемых ребер, снова –кровь, кровь, кровь… Смотришь на меня как на зверя лютого. Испугалась меня, кажется, еще больше, чем их. Хороша я, наверно, по виду. Тяжелые устрашающего вида латы с крестом во всю грудь, изуродованное шрамом, искаженное яростью и упоением битвы лицо, темные волосы, разметавшиеся в схватке, с меча кровь в землю – капля за каплей на молодую траву. Да и я вся в крови – зато почти вся она чужая. Священница. Сама-то хорошенькая, чистенькая, до спазмов в груди. От туфелек с ремешками и соблазнительных чулочков до белоснежных длинных сияющих волос, собранных лишь шелковой алой лентой. И все книжку сжимает в беленьких ручках, прижимает к совсем не благостойно обрисовывающейся сквозь темное монашеское платье красивой груди. А глаза большие-большие, испуганные. Злюсь на нее, и сама не понимаю отчего. Битва короткая что ли вышла, все мне крови мало? Я давно подозревала, что на пути по дорожке в пучину безумия. Мой личный Ад на земле. -Ты откуда такая здесь, книжница? Что, проповедь твоя не по вкусу им пришлась?- Сплевываю кровь, губа разбитая, пытаюсь вытереть с лица кровь, но лишь растираю по раскрасневшейся коже, упираю взгляд вниз, склоняя голову, чтобы волосы лицо прикрыли. Девчушка, судя по всему, недалека от обморока, и созерцание моего светлого лика, не дай Боже, ее добьет. Тащить ее на себе что ли до ближайшего города? Сглатывает, молчит, сползает вниз по стволу дерева, видать, шок, от всего пережитого. Понятно. Сначала чуть не стала подстилкой для банды ублюдков, потом на ее глазах троих лишила жизни какая-то ненормальная. Повезло же тебе – думаю. На тебя бы их надолго хватило, а ты бы вряд ли пережила, и никакой Бог тебя не защитил бы. Или сама бы потом жить не захотела. Как моя мать. С тихим рыком вырываю из себя стрелы. Кровь льется, пачкая и без того недостойный уже вид моего боевого облачения. Тьфу ты черт, никогда не умела убивать, не заляпавшись кровью, теперь придется чистить металл, долго и кропотливо. Доспех мой – родная гора металла, сколько раз ты жизнь мне спасал. Привычно наклоняюсь, обыскиваю мертвых ублюдков. Негусто, но мешочки золота при себе, несколько зелий, которые сразу пускаю в ход – но их мало на мое тело, требующее конкретной подлатки. Ну чтож, пусть их мясо послужит пищей для зверья, хоть на то в этом мире сгодились. Я слышала мерный шелест воды, вот ты мне и нужна, речка лесная холодная, сестрица названная. Умываю лицо, снова и снова, уже не смывая кровь, но пытаясь привести свои чувства в порядок. Нехотя расстаюсь с латами, их необходимо оправить и почистить. Если не поддерживать их в полном порядке, в первой же битве они подведут тебя, как пить дать. Под ними – легкие бриджи, свободная простая рубаха. Тоже не лишним будет постирать. Несет как от мужика, наверно. Набираю флягу воды, хромая, бреду к девчонке, которая так и сидит, не пошевелившись, и закрыв лицо руками. Холодная вода приводит ее в чувство. Неласково? Ну что же, нежнее, чем могло выйти. Моргает, смотрит на меня. А подлатать меня не хочешь в благодарность, что честь и жизнь твою спасла? Морщусь. Исследует мое тело, читает молитвы. Она, верно, в ужасе, но пытается это скрыть ввиду своей тактичности, хоть и получается слабо. Не по нраву? Мое тело сильное, стройное, крепкое. Пусть пришлось пожертвовать частью своей женственной красоты, мягкостью и плавностью линий, целостностью кожи, ныне испещренной сотнями шрамов. Зато никому из оставивших мне такую отметину выжить не удалось, дело принципиальное. Но я не завидую тебе, я никогда не жалела об этом. Зато я сильная. Я очень сильная, я могу постоять за себя и за других, и за свою веру, и язык моего клинка понятен и убедителен куда более, чем твои проповеди. От ее прикосновений по коже – мурашки. Мое тело не привыкло к таким касаниям, успокаивающим, исцеляющим, и отзывается на них с болезненной чувственностью, давно научившись терпеть боль от стали и зубов, но непривычное к такой нежданной ласке. Ее мерный мягкий голос – не в подобие моему – ласкает слух, дарит обманчивое спокойствие. Закончив, смотрит на меня как-то странно. Жалеешь? Ты себя пожалей. Вспыхиваю, натягиваю успевшую подсохнуть одежду. Очень вовремя – близятся сумерки, а мне еще доспех в порядок приводить. Ты хоть костер разводить умеешь? Бог мой, кого спросила… Мы не разговариваем. Достаю свой скромный ужин. Бросает вскользь взгляд, я же вижу, голодная. Бог мой, ты даже не взяла с собой ничего? Святым духом сыт не будешь. Протягиваю хлеб и флягу, кусок вяленого мяса. Доживем до рассвета, а там поминай как звали. Может, хоть помолишься однажды за мою пропащую душу. *** Просыпаюсь рано. Холодно. Священница придвинулась ближе, ткнулась в бок носом, свернулась клубочком, как котенок. Земля ночью холодная что лед, холод пробирает до костей и тут никакой доспех мне не помощник, а совсем себе наоборот. В походе выбирать не приходится, любое тепло спасительно, видимо, девчонка понимает это тоже. Я женщина, за свою святость можно не бояться. Тихо поднимаюсь, спускаясь к реке, умыть лицо и наполнить флягу. Нужно идти. Малодушно решаю свалить пока эта спит, сил на нее смотреть больше нету. Поразмыслив, оставляю на земле сверток с пищей. Себе я пропитание добуду а ты, похоже, даже кролика едва ли поймаешь. Догнала. Со слезами на глазах. Вцепилась в руку, бормочет что-то, всхлипывает. На твоем месте я бы тоже боялась. Черт с тобой, пойдешь тоже, ненадолго хватит. Господи, а глаза-то какие счастливые. Спрашиваешь, как зовут меня. Проснулась, ей-богу. -Рива. Называй меня Рива. И отцепись уже от моей руки, если думаешь, что я понесу тебя на себе, то глубоко заблуждаешься, – я поморщилась, размышляя о том, что, наверно, совершаю одну из фатальнейших ошибок своей жизни, в которой, вобщем - то, нет места глупости. Чудо с лентой, встрепанное и лохматое со сна, сияет и смотрит на меня восторженно-благодарным взглядом. -Шанни! Мое имя Шанни. Я обещаю, что ты не пожалеешь! – Даруй мне Боже терпения и силы не согрешить и не двинуть однажды по этой смазливой сияющей мордашке кулаком… *** Неожиданно для меня, Шанни, несмотря на весь свой нежно-ажурный внешний вид, оказалась достаточно крепка духом. Не переставая, распевала молитвы во время пути, и я никогда не чувствовала усталости. У нее действительно ангельский голос, отвлекающий от всех дурных мыслей и воспоминаний. Я сплю крепко и, вот счастье, без сновидений. Я никогда не отказывала себе в удовольствии снести голову какой-нибудь нечисти, а теперь я сознательно не обходила ни одной пещеры или проклятого места, самозабвенно вещая моей спутнице с самым фанатичным видом, что наш священный долг как служителей Его – очищать мир от скверны. Я испытывала ее как могла. Была неприветлива и строга. Самым бессовестным образом врубалась в толпу врагов, заливая все вокруг своей кровью и кровью своих противников, в десятки раз превосходивших в числе. Она никогда не давала слабину, это очень удивляло меня в первое время, а после я просто свыклась с мыслью, что у этой очаровашки непоколебимая вера, отважное и чистое сердце, достойное любого рыцаря. Иногда я задавалась вопросом, есть ли у нее жених. Ведь должно быть у такой милашки пара десятков поклонников? Даже несмотря на то, что священнослужители посвящали себя службе Господу, чаще всего обета безбрачия не давали. Но я не спрашивала ее об этом. Вообще странно, что меня это волновало. Тогда я удивилась – неужели я завидую? Ее красоте, ее свежести, тому, что когда нам придется расстаться – а эта мысль теперь безумно страшила меня - она наверняка вернется в город, выскочит замуж, станет примерной женой, о которой только мечтать можно. У меня никогда не будет семьи. Ни один мужчина не посмотрит в мою сторону и не возжелает меня. И я убью любого, кто возжелает. Нужно сказать, что до встречи со мной целительница из Шанни была никудышная. Опыта мало, но это мы быстро и с лихвой наверстали. С моим стилем ведения боя – врываться в самое месиво и в кровавом упоении широко рубить вокруг, практически игнорируя собственную защиту – за что раньше я платилась долго не заживающими ранами и терявшим полную боевую силу телом – Шанн очень скоро приноровилась споро и вовремя взывать к Господу нашему; молитвы вытекали одна из другой, превращаясь в прекрасную и величественную песнь во славу Его; нежный голос ее разливался в темноте пещеры; ему вторил глас моего клинка и предсмертные хрипы дохнущих тварей. Удивительная в своей странно-привлекательной красоте песнь выходила. Моя спутница оказалась очень способной, ее молитвы становились все сильнее. Она всей душой стремилась быть полезной мне и нашему Богу, и после очередной битвы я, стоя над трупами поверженной нечисти, стирая с лица проклятую кровь, видела, как она счастлива. Шанни улыбалась мне, вновь и вновь окутывая мое и без того безупречно вылеченное тело исцеляющими песнопениями, и я благодарно улыбалась ей в ответ. Мы продавали артефакты, добытые с монстров, выручали на каждую так много денег, как никогда ранее по отдельности. Моя целительница была одета и обута как полагается, теперь в ее руках сиял новенький чудесный посох. Я не торопилась обновлять свое снаряжение, болезненно предчувствуя скорую перемену. Все мое существо уже давно было готово к обновлению более глубокому, и, когда однажды ночью, на очередной стоянке, глядя в огонь, я поняла, что иного пути нет, что скоро я потеряю мою Шанни, мне стало очень больно. Она ни могла не заметить перемены. -Скоро я покину тебя, Шанни. – Внимательно всматривается в мое лицо, снова эти глаза – большие, лиловые, испуганные не на шутку. Неужели ты успела привязаться к убийце с шрамом в пол-лица? Или просто боишься вновь остаться одна? -Рива…что ты говоришь? Почему?- Такие больные для моего сердца нотки в твоем ангельском голосе. Подвигаешься ближе, заглядывая в глаза, а я отвожу взгляд. Не травила б ты мне душу… -Это должно было случиться уже давно. Я не могу так больше. Я достигла вершины своего мастерства, мой путь подходит к концу. В свой последний путь я отправлюсь одна. Я справлюсь,- натянуто улыбаюсь, уголком сознания сокрушаясь о том, как уродливо, должно быть, мое оскалившееся лицо в неверном свете пламени. А девчонка, кажется, вот-вот расплачется, и я не знаю, что мне делать. Начинаю бормотать что-то несусветное. -Ты стала прекрасной целительницей, Шанни. Тебя с руками оторвут в любую гильдию, хорошие лекари всегда в цене. Не жизнь, а малина- Вновь ухмыляюсь, горько. Привыкла я к тебе, сил нет, срослась душой и сердцем, пытаюсь оторвать – больно до одури, хоть на луну вой, а ничего не поделаешь. И показать ничего не покажу, так обеим проще будет. Ты вернула меня к жизни, точно посланная мне небом, вытянула из кровавого безумного ада, уже почти одержавшего надо мной верх. Протянула руку, потрепала по почти белым волосам, удивляясь их необыкновенной мягкости. На глазах – слезы, кинулась мне на шею, прижалась к холодному панцирю, к позолоченному кресту на груди. Вот ведь, и человеческого простого тепла от меня – захочешь, а не получишь. Груда металла, измусоленное когтями и клинками тело, шрам на шраме, а уж на сердце и того больше, да не покажу. Взять бы его все как оно есть шитое-перешитое, да и стянуть металлом тоже, да не выходит, болит, ноет… Ткнулась носом в шею, бормочешь что-то о том, что не нужно тебе никого меня кроме, дрожишь, а я уже не понимаю твоих слов, только голос как горячий бальзам на душу. Сейчас сладко, заболит потом. Чувствую твое дыхание на коже, дрожащие ресницы и –о Господи,- слезы. По коже, за шиворот, под доспехи. Кажется, что жгут. Обнимаю, глажу по спине. Маленькая такая, беззащитная, котенок. Ну как я тебя оставлю? Как ты без меня? Я как без тебя? Жить разучилась. Или и не умела вовсе. Вкус почувствовать только успела, лучше бы не пробовала. Ан нет, больно до смерти, а я ни на что эту боль не променяю. Замолчала. Затихла. А у меня только на сердце с каждым ударом трещина все больше, того гляди разорвется вовсе. Никого кроме тебя ведь нету, мой странный ангел. Шелохнулась. Чувствую губы на шее, вздрагиваю, замираю. Целует снова, у мочки уха, в самый краешек моего безобразного шрама. Приятно невероятно, оттого и стыдно. Зачем ты касаешься меня, небесное создание? Я недостойна даже твоей жалости. Мое тело предало меня. Оно, кажется, уже давно подчинилось тебе, и жаждет твоих легких прикосновений как манны небесной. Жарко, по всему телу – пламя разливается от места на коже, где ты коснулась. Я закрываю глаза. Ты закончила исследовать мой шрам, а эти мгновенья мне так хотелось бы превратить в вечность. Замерла, заглядывая в лицо. Ты победила, я повержена. Впервые и безоговорочно, без права на реванш. …У моего ангела губы соленые от слез, пальцы нежные, прикосновения легкие, и именно этим он победил меня. Я рада своему первому и, видит Бог, последнему уже, поражению. Мой ангел обвязал-опутал меня цепями крепкими, греховными, чувственными. Дорога мне в Ад, но я ни о чем не жалею. Я не я, себе уже не принадлежу, и ты не моя, и моей не будешь. Ухожу ранним утром, оставляя почти все мало-мальски ценное в мешке, а с ним и свое сердце в числе прочей рухляди. Хлам и есть, какое было – рваное-еле живое, а теперь твое, и делай что хочешь. Целую в висок, запоминая вкус кожи и запах волос. Я очень хочу, чтобы ты была счастлива. Без меня выйдет куда лучше. *** -Ты проделала долгий и сложный путь, полный боли и страданий. Готова ли ты отринуть свои воспоминания, забыть свою предыдущую жизнь, чтобы возродиться в новой и пройти путь с самого начала?- Вопрошает сияющая белокрылая дева в облачении воина, вперив в меня свой неземной взгляд. Она прекрасна и имеет над нами, людьми, власть бесконечную. Валькирия, покровительница нашего мира. Да, я готова. Есть лишь одно воспоминание, с которым я бы ни за что не рассталась, самое прекрасное, самое живое. Доказательство того, что я вообще жила, пусть и недолго, пусть неправильно. Сильнее, больнее его и дороже нет у меня ничего. Но я готова с ним расстаться. Так нужно. Забуду я, а из ее головки со временем выветрится. Сможет жить нормально, у нее еще все впереди, а мне нет назад дороги. -Да, я готова.- Хрипло отзываюсь я, выдерживая взгляд богини. Она улыбается, и я утопаю в свете ее небесно-голубых глаз, меня затягивает, разрывает на мириады частичек, и я уже не я, и сознание мое меня покидает. *** Мне нужны были деньги и новое снаряжение. С моей манерой вляпываться в неприятности мне в последнее время приходилось часто обновлять экипировку. Улучшать, если точнее. Я вся – от ботинок до макушки – закована в сталь. Закована в сталь и моя верная боевая пека, а окровавленный меч слабо мерцает в полумраке обезлюдевшего еще сотни лет назад коридора. Паладин, машина для убийства, ратник божий, не знающий пощады. Позади –трупы, впереди – монстры. Мне просто жизненно необходимо выбить из них эти артефакты. Я стану еще сильнее. Однако, стоит отметить, судя по тому, что монстров мне встретилось за весь путь сравнительно немного, компания авантюристов – охотников за магическими ценностями уже прошла незадолго до меня. А вот это неприятно. Зря, что ли, лезла? Встречаться с ними не хотелось. Но за поворотом слышался шум битвы. Залила в рот пару склянок белого зелья, направила свою птицу вперед. Чародей, лучница, цыганка, рыцарь, целительница. Битва была в самом разгаре, монстры наступали со всех сторон, и мне не составило труда определить, что ни сплоченности, ни мало-мальски годной стратегии, ни достаточного боевого умения в их компании не было. Чародей пыхтел и делал пассы руками, перебегал с места на место, увлекая за собой испуганную цыганку, не мог сосредоточиться, и все время попадал не точно в цель, а лишь вскользь. Монстры только зверели, набрасываясь на выбившегося из сил рыцаря. Стоит отдать должное лучнице – осыпала стрелами наиболее опасных монстров, спасая рыцаря и отвлекая внимание от утомленной первосвященницы. Та была на пределе своих сил – лечить такого здоровенного рыцаря и вытаскивать из полной задницы чародея, которого так и норовили сцапать монстры, да еще поддерживать лучницу – нелегкое дело. Стоило отдать должное ее умению – слова молитв причудливо переплетались, образуя красивую песнь, перетекали одна в другую, лаская слух. Я наблюдала за ними, заинтересованная, что же выйдет у тех, кто решил увести добычу у меня из-под носа. В очередной раз маг взмахнул рукой, устраивая светопредставление и армагеддон местного масштаба, впрочем, скорее, для себя и своих компаньонов. Упал, монстры почуяли легкую добычу. Целительница отвлеклась на него, и рыцарь стал стремительно сдавать. Цыганка закричала, дуреха. Паника – это самое безнадежное в битве. -Проклятье, уходим!- Рыцарь растер в руке крыло бабочки, исчезая в короткой вспышке бледного света. Не заставили себя ждать и цыганка с магом, а лучница, отступая, уже была бессильна перед ордой наступающих тварей. Она оглянулась через плечо, перестав различать звуки молитвы. Целительница была обречена, у нее не осталось и капли сил, и она не могла больше поддерживать свою напарницу. Выпустив еще несколько стрел, лучница, выругавшись, телепортировалась следом за своими незадачливыми товарищами. Нет, я не чертов миротворец. Но раздумывать не приходится. Рывок вперед, пека повинуется малейшему движению моих ног, расправляет оправленные в сталь крылья, отталкивая нежить от бессильно осевшей на камень пола первосвященницы. Ей-Бо, не умеешь ты соратников выбирать. Перетягиваю на себя ее раны. «Даруй, Господь, силу мне принять страдания рабы твоей на себя» Ну же, твари, ближе, ближе. Больше дразню, чем атакую, увожу за собой. Их так много, что не различаю уже ничего, и не вижу целительницу – но чувствую, как зубы, впивающиеся в ее тело, пронзают мою кожу. Никогда не думала, что воспользуюсь этим ради какой-то незнакомки. «Во славу Твою, да освободятся эти несчастные души…» Вокруг меня вспыхивает гигантским крестом свет, озаряя подземелье священным сиянием. Он идет через меня, волнами, забирая мою жизненную силу и испепеляя противников. «Да светится имя Твое»…В глазах темнеет. Я слишком крепкая, чтобы отступать. Слышу ангельский хор в голове. Все сделано правильно. Чувствую, как пека рванула вперед, глупая, бесполезно, и тебя-то невинную погублю…Яркая вспышка, и спасительная тьма окутывает меня мягким коконом, утягивая всю боль. *** Слышу журчание далекой воды и шелест травы. Надо мной – небо. Как прекрасно. Как легко и свободно. Если это рай, то мне пинту пива и свежую девственницу. Как обещали, как в книжках написано. Судя по тому, что желание мое не торопились воплощать, видимо, это все-таки не рай или в книгах нагло лгут. Впрочем, я так и подозревала. Проклятые книжники. Стоит разобраться с этим на досуге. Моя пека тыкается мне в бок. Да живая я, живая. Есть еще кому тебя кормить. Первосвященница, сидящая рядом со мной, смотрит на меня испуганно, широко распахнутыми лиловыми глазами. Надо сказать, что выглядит она отлично, если не считать сорванной подвязки и изрядно потрепанной широкой ленты, которую представительницы ее ремесла и ранга стягивают на талии . А что касаемо меня? Осматриваю собственное тело. -Поработала ты неплохо. – Криво улыбаюсь, подмигиваю. Мое тело действительно в полном порядке. Меня совершенно не смущает моя нагота, более того, никогда не знала, что так приятно ощущать кожей траву и теплый ветер. Смущает другое – и как ей только удалось с меня мой панцирь стянуть? Повозилась, наверно. Потягиваюсь, с сумки на креплении седла у пеки достаю свежую рубашку. Как бы там ни было, а это все-таки не эдемский сад и негоже слуге господа по бренной земле нагишом разгуливать. -Не умеешь ты компанию выбирать. Не по знаниям и благородству, точно- Сурово констатирую я и тут же интересуюсь: -Поведай уж, как тебе удалось меня оттуда вытащить.- Мне определенно не нравится, как она на меня смотрит – с сомнением и испугом, а молчание угнетает и того больше. -Я открыла портал, прямо под ногами твоей птицы. Надо отдать ей должное, сообразила…- Даа, хороша моя птица. Золото, выложенное за самую сильную и умную пеку, явно стоило того. Прикуплю ей в городе сладкой моркови, заслужила. Открываю флягу, жадно пью воду. Моим доспехам, видимо, пришел конец, ну и черт с ними. А очаровательная жрица, видимо, любит проводить время на этой поляне, раз в самый горячий момент схватки перетащила меня именно сюда. Мирно, однако. Ручьи кругом, да кролики в траве скачут. Самое место для такой моральной чистюли, как ты. -Могу я узнать твое имя?- интересуется славное создание, смущенно сжимающее в руках посох. Хорош посох, стоит не меньше моих доспехов, даже я соображаю. -Рива. Меня зовут Рива. А тебя?- -Шанни.- Окидываю ее взглядом. На мгновенье мне кажется, что сердце болезненно отзывается на звуки ее имени. Слышала где-то, наверно, хотя на память мне жаловаться еще не приходилось. Лиловоглазая служительница опускает взгляд и нервно теребит крестик на груди. -Спасибо тебе, Ри..Рива, -сбивается и торопливо продолжает, боясь, что я перебью или просто пытаясь воспользоваться удачным моментом,- я видела твое мастерство и я обязана тебе жизнью. Я была бы счастлива, если бы ты разрешила мне стать твоей спутницей.- Я задумчиво тереблю пеку под клювом, отчего та тихонько довольно клокочет, взвешиваю все «за» и «против». -Я думаю….- надо же, как замерла, насторожилась, - думаю, что это неплохая идея, Шанни.- Жрица улыбается. Невольно улыбаюсь в ответ. -Я обещаю, ты не пожалеешь!- Вопросительно выгибаю бровь. Где-то я это уже слышала. Когда-то, в другой жизни, возможно. И воздух так свеж, и ветер так приятно играет волосами. Где-то над нами в голубом бескрайнем небе мирно бегут облака; дышится легко и свободно. Весь мир словно приветствует нас, едва-едва спасшихся от смерти. А если мы живы, значит, еще не окончен наш путь, и есть еще работа для клинка и креста. Да прибудет с нами благословение Его. Кажется, теперь я знаю, что такое душевная гармония. Дело наше правое. Жизнь имеет смысл. Шанни начинает тихонько напевать и я отмечаю про себя, что у нее удивительно приятный голос. На зависть всем небесным ангелам.
Очень-очень-очень понравилось! :3 И я бы ни за что не поверила, что пишешь в первый раз. Возможно, я плохо разбираюсь, но..~ Здорово, продолжай в том же духе :3 С радостью почитаю новые творения, если таковые будут..)
Illyasviel, благодарю за столь лестную оценку о.о" Посмотрим, посетит ли еще хоть раз меня моя странная муза..
давно прочёл, но как-то забывал оставить отзыв. в целом очень понравилось. местами красочная обрисовка картины прям воссоздавала в голове передавемый образ. местами текст заставлял напрячься - а точнее там, где была динамика боя. (напрячься в положительном смысле) по моему скромному мнению концовка получилась смазанной. то ли поспешила выложить, то ли муза уже покидала. можно было оставить более интересный задел на продоложение или оставить на самостояельное додумывание/фантазирование. но это всего лишь мое мнение, а автор признался что пишет впервые. еще я так и не раскрыл для себя смысл слова "Тальвисен". в любом случае спасибо и творческого роста!
Очень сильно для первого раза, читается на одном дыхании, смысл, последовательность. Я бы сказала великолепно
Просто отлично) Не хватает в завершении только Божественного проведения) Мол, встреча не случайна, ведь по-настоящему влюбленные люди – половинки одного целого. Нужно им только повстречаться, чтобы нити Судьбы связяли их воедино и провели через будущие жизни вместе.
Ёська, подмечено очень верно.Я действительно не знала, как закончить сий опус . Спасибо, есть куда расти.. Тальвисен - авторское слово, немного пафоса никогда не помешает ♥Kitty♥ , Akaineko, Rin Asogi, Soul D Esire, enormous, гран мерси ,усахарили. я уж и думать забыла. - Занесло меня на этот форум солидное время спустя.Сколь двойственные ощущения.
